– Я знаю, – горячо согласилась она. Как будто он собирался проскользнуть в жилетку со змеями.

Теперь он, конечно, тоже был одет в черное с головы до ног, худой, женоподобный мужчина с квадратной головой, темными, глубоко посаженными глазами, постоянно сжатыми губами, со своим стандартным выражением лица – как будто сбитый с толку.

(Как странно, это роскошь – позволять себе думать, писать о нем после всех этих лет. Он был очень дорогим мне человеком.)

– Прошу прощения за неудобство, – сказала я, пожимая ему руку, когда дошла до нижней части лестницы. – Я просто не знала, где вы.

– Не беспокойтесь об этом. – Он с любопытством уставился на меня. Внезапно он сказал: – Вы богатая девушка? Такой наряд. Это шутка, что вы пришли сюда сегодня? Вроде как спор, чтобы рассказать друзьям?

Я уставилась на него, потрясенная, как будто он меня ударил. Желание почесать ногу вдруг стало невыносимым. Но я знала, что не могу посмотреть вниз или двигаться. У меня был шанс остаться здесь. Я должна была продолжать смотреть на него, заставить его поверить, что я уверенный в себе и полезный человек.

– Я недавно уехала из родного дома.

– Где он?

– Далеко.

– Почему вы уехали?

Золотой Кипсейк в утреннем солнце. Хелфорд, сверкающий под весенним ветерком и окаймленный свежей зеленью. Худое, изогнутое тело моей матери. Дверь под лестницей, женщины, которые разговаривали со мной ночью…

– Так было нужно, – тихо сказала я.

– Это не ответ.

– Я… я… – Я сделала глубокий вдох. – Я хочу быть писателем и жить в Лондоне.

– Писателем? – Его глаза вспыхнули. – Такая мелочь, как ты?

Я посмотрела на запертую дверь, которая, вероятно, была его квартирой. «Надеюсь, я смогу писать ваши письма и как следует отвечать на звонки. Я умная и организованная…» – Я ломала голову, пытаясь придумать, что еще сказать ему, понимая, насколько я ужасно смотрелась, когда Михаил Ашкенази указал на мою руку:

– У вас тут дружок.

Блоха была большой, почти размером с чечевицу. Михаил протянул руку и нажал ногтем большого пальца на мою руку. Кровь, моя кровь брызнула из-под черно-красного панциря на рубашку Мари.

– Прошу прощения, – пробормотал Михаил. – Он оглянулся. – Должно быть, это наша собака.

Я покачала головой:

– Сэр, пожалуйста, не беспокойтесь. Я… это… это от меня. У меня блохи. – Я сглотнула. – Но я не против блох!

– Какая интересная вы девушка.

Я протянула руки и откровенно сказала:

– Я буду отличным сотрудником. Я грамотная. Я сообразительная. Я правда очень нуждаюсь в работе. И еще я очень голодна. У меня совсем не осталось денег. Если вы возьмете меня к себе, я обещаю, что буду самой лучшей.

– Самой лучшей. Ах, – сказал он, кивая и все еще оглядывая меня. – Моя жена купила оладьи. Мы любим оладьи. Так забавно. Ну, что же, юная леди. Присядьте и съешьте немного?

– Конечно. – Мой голос был более нетерпеливым, чем мне бы хотелось.

– Как вас зовут? Я забыл. Простите.

Я колебалась.

– Тедди. Парр. Тедди Парр.

Он посмотрел на меня своими яркими темными глазами, склонив голову на одну сторону.

– Значит, так. Меня зовут Михаил Ашкенази, и мы с радостью примем вас, Тедди Парр. Входите. Идите и познакомьтесь с Мишей.

Он открыл дверь, и, не имея другого выбора, я последовала за ним.

* * *

Спустя много лет после этого, в один дождливый день, проходя мимо окна крошечной эксклюзивной галереи на маленькой улице в Кенсингтоне, я увидела картину, которая висела в гостиной Ашкенази. Дама в черном платье, с ребенком на руках, ее глаза игривые, и ребенок тянется за брошкой на ее груди. Это была Берта Морисо, и даже тогда она стоила 50 000 фунтов. Я остановилась, согнувшись, как будто кулак надавил мне на живот. Я смотрела на эту картину каждый день. Почему она была здесь, где они нашли ее? Я вошла и спросила владельца галереи, знают ли они, кто ее продал, откуда она здесь. Все, что мне сказали, это то, что была продажа недвижимости, и мне дали понять, что я сую нос не в свое дело.

Квартира Ашкенази была полностью забита от пола до потолка предметами искусства и мебелью. Я никогда не была в таком месте и никогда не буду. Продавленные кресла в некогда великолепной сине-золотой шелковой парче, слишком большие для этого скромного дома, обрамленные огромными витиеватыми книжными шкафами, которые были предназначены для хранения больших, толстых атласов с золотым тиснением и редких тарелок с птицами и тому подобного. Стены были покрыты картинами, пейзажами, групповыми сценами в барах, мужчинами и женщинами, танцующими, вихрем мазков, портретами, висящими от пола до потолка – тех, кому не повезло оказаться у подножия стены, часто облизывали собаки. Что-то должно было случиться со всем этим богатством впоследствии. По сей день мне интересно, кто же купил милую мамашу и ее смеющегося ребенка. В какой комнате она теперь висит.

Я смотрела по сторонам, пока Михаил возился с лампой.

– У вас так много прекрасных вещей.

– У нас здесь остатки нашей старой жизни, – сказал мистер Ашкенази, махнув рукой. Кот, спящий на одном из стульев, проснулся и увидел меня, выгнул спину и пулей спрятался за комод. – Это все сокровища наших семей, которые мы забрали с собой. Миша! Миша! – завопил он. – Здесь девушка. Принеси оладьи. И чая.

Миша появилась из того, что я посчитала кухней, с книгой в руке, и сердито посмотрела на меня:

– Это она?

– Да, – сказал Михаил.

Миша поднесла книгу к подбородку и посмотрела на меня, темные глаза оценили меня с головы до ног. Ее ногти были окрашены в багрово-фиолетовый цвет.

– Подойдет.

Затем она резко повернулась и скрылась на кухне.

Это было начало моей жизни с Ашкенази и начало моего лета. Многолюдная гостиная была штаб-квартирой «Афины-Пресс», и где-то среди всего этого беспорядка стояли два стола и маленькое кресло для потенциальных клиентов. Там было две спальни: их большая спальня располагалась с другой стороны коридора, с видом на тихую улицу, заполненная таким же количеством мебели, что и гостиная. Вторая спальня, моя, была спрятана в задней части здания и выходила окнами в сад. Это была длинная, но очень узкая комната только с одной кроватью. В дальнем конце были шаткие мансардные окна, и иногда под кроватью я слышала мышей, прибегающих из сада. Я была деревенской девчонкой, и это, наряду с многочисленными пауками-сенокосцами, снующими у окон, не беспокоило меня. Так же как и другие неудобства квартиры, такие как шум, постоянный запах растительного масла и сигареты «Голд Флейк», которые Михаил и Миша непрерывно курили. Они не ходили через мою комнату в сад и вообще туда не заходили.